Его окружали звуки. Они находились за пределами реальности, всплывали на границе сознания подобно глубоководным минам в бесконечном океане давно проигранной войны. Невозможно определить природу этих звуков, но иногда казалось, что он слышит музыку, голоса или шум дождя… Но все не так просто.
Поначалу это пугало, но скоро он научился чувствовать их сущность, вытаскивая из разбитой на мириады осколков памяти образы-воспоминания, или же все было шуткой разыгравшегося (больного?) воображения. Когда ты существуешь в мире звуков, фантазия берет верх над разумом и логикой, остатки которой затравленно прячутся в дальних уголках сознания.
Он научился сквозь мутные потоки псевдореальности различать голоса. Сначала они штормовым морем затягивали его, после остался только один – особенный. Он не различал ни смысла, ни слов, но звук этого голоса снова и снова заставлял его возвращаться из небытия.
Время от времени появлялась потусторонняя музыка, пронизывающая до мозга костей и стягивающая все его существо тугими шелковыми нитями триединого было-есть-будет. Ему казалось, что это Бах – или ему хотелось, что бы это был Бах.
Однажды, в самом начале, он слышал, как разбилось сердце. Тогда еще голосов было много, а потом их как отрезало – надрывный всеобъемлющий звук затяжного падения в бездну неизбежности и звон разбивающегося сердца, кромсающий и без того убогий мир на сотни острых как бритва осколков.
Иногда в беспокойное море звуков врывался шум тысяч дождевых капель, выбивающих Баха о подоконник – когда-то он любил дождь. Любил ли?... Он ли?... Порой звук был другим: скорбные капли одна за одной тяжело разбивались о слова, оставляя в сознании (или бессознании?) воронки как от ракетных ударов. Что это были за слова, он не знал, но понимал четко одно: они, облаченный в форму звуков тем самым, особенным голосом, крайне важны, а среди них самое важное – имя. Мария? Марина? Маргарита?... Он не помнил того.
Звуки захлестывали его подобно штормовым волнам, каждая такая волна приносила с собой короткие болезненные вспышки сознания и тут же забирала их назад, возвращаясь в ненасытную утробу бушующего океана. Изуродованный мир, состоящий из звуков – это все, что осталось. А было ли что-то другое?..
***
Слеза упала на страницу, оставив частицу невысказанной боли на бумаге – женщина захлопнула томик Булгакова «Мастер и Маргарита» и подняла опухшие от бессонных ночей глаза на сына. Третий месяц он находится в состоянии летаргического сна. Когда лечащий врач сообщил ей эту новость, материнское сердце разбилось. Эти три месяца состарили ее сильнее, чем последние 23 года жизни – жизни ради него, единственного ребенка. Теперь у нее не осталось ничего.
Каждый день она приходила в палату к сыну, включала Баха на стареньком магнитофоне и читала вслух «Мастера и Маргариту»: читала медленно, каждые несколько минут поднимая глаза – вдруг он проснется или хотя бы услышит? Когда шел дождь она открывала окно настежь и скорбно молчала, вглядываясь в до боли знакомые черты. Вот и сейчас крупные капли барабанили по подоконнику в такт музыке.
- Маргарита Сергеевна, холодно ведь, - заглянувшая в палату молоденькая медсестра поежилась от холода и решительно закрыла окно. Ей было жалко эту женщину, но девушка ничем не могла ей помочь.
Сестра бросила сочувствующий взгляд на неподвижного молодого человека в кровати, уснувшего три месяца назад и не проснувшегося до сих пор, после чего бесшумно выскользнула из комнаты, оставив мать наедине со своей болью, а ее сына в нереальном мире звуков.